Володе Магарику
Никчемность
А нужно ли умирать? Это - как водится, - главное, не засыпать, бодриться! Стиснуть зубами влажно хрустящую варежку - и вверх, ползком, по откосу, преследуя мельтешащие свои красные руки, отталкиваясь локтями. Раз-два. Сон обволакивает; встряхивает поземка.
...Нет, вбуравиться взглядом - ближе, ожесточенней: сжать до хруста
ледяными зубами двойную варежку, подбитым валенком цепляя корягу, - и вкось,
на белое солнце, просвечивающее сквозь буран, по обрыву в кустах, сосредоточившись
на обветренных мокрых руках в цыпках и ссадинах вклинь по гусиной коже.
Только не упускать вот эту солью сочащуюся кровь, рыбий жир лютого февральского
солнца.
...Или - нет, себя пожалеешь - тут и сникнешь возле сугроба.
Жарко, скинула валенки. Один, горячий, промок. Теперь не вернуться;
левую варежку замело. Лежу и плачу, слезы хрустят, сплевываю, глотая кровь.
Высасываю влагу из варежкиной подкладки. Впитываю тонкий сиропчик из клевера;
сиреневый - вкусней вьющейся, словно поземка, кашки. Кому объяснить на
пальцах русский пароль, - подшитые валенки, двойные варежки в цветочек
(лютик едкий) без правых и левых, тупой стон в дрожащих руках от мороза,
мятая в ладони морошка. Оттепель страха: овчарки загонят, дышат мне в воротник
( - я задыхаюсь, ягодка). Желтые папиросные страницы томика Пушкина. Пыль
осторожно сдуваю и кашляю тихо, чтоб не порвать страничку. Ставлю на полку.
Клевер пока утоляет жажду, а неспелая морошка некислая и невкусная... Глотаю
слезы.
Бальное платье снежинки опять досталось совсем другой девочке, оно
искрится на ней, и даже в целой горе серых заячьих ушек, сваленных в раздевалке,
нет для меня с резиночкой и по размеру. Картонные ушки обшиты прозрачным
ситцем, одно переломлено пополам, цепляет мне волосы. Снежинка смеется!
Дед Мороз будет страшно сердиться, если мама не перешьет за ночь мне
ушки. Рот мне заклеят бумагой, дочь воспитательницы, конечно, *стукнет*.
Щечки - как райские яблочки (снова пароль), яблоки мелкой дробью в банке
варенья, мама снимает пенку ложкой в тазу, и я тяну вверх подбородок на
край стола, кладу самый кончик, так что не произнести - горячей, из дерева,
сахарной ложки. Стол оклеен праздничными картинками из *Огонька*, а коридор
- желтыми газетами, все больше *Правдой* в разводах от дождей и мороза.
Я зубрю заголовки.
Дед Мороз хлопает рукавицами: где этот Зайчик?!
Встряхивает поземка, порыв ветра захлюпал в израненном рту. Не различаю
- горизонт свинцовый, или уперлась мокрой макушкой в сугроб? Идет бычок-качается,
и так его жалко, а пожалеешь - заснешь! Наклоняется он и шарит под урной
бычки в помаде и поцелуях. Мы с папой плюхаем в тарелку сладкой рисовой
каши -целую консервную банку бычков в томате! - и как нам смешно и вкусно.
Отец нас еще не оставил...
Пароль, знак, символ. Третий день - только клевер, выдернешь пестик
с тычинкой, втянешь белый сироп, и можно катать бруснику, - марлей закроешь
цинковую - в рубчик - стиральную доску, перезревшая брусника цепляется,
а зеленая бежит себе звонко в ведро, весело, жарко!
Мы положим листик в тетрадку за две копейки, клевер станет еще сиреневей,
а бутон коричневой полевой розы, что растет на соседской поляне, мохнатый
такой, как шмель, совсем потускнеет. Из бутылочной тетрадки за три копейки
выпадет розовая промокашка, мы свернем из нее папироску, насыпем толченый
мамин табак, затянемся. И в голубой промакашке - не хуже, но на ней плоская
клякса. На желтой тетрадке три богатыря с лошадью, рвать ее жаль.
Вот так подгрести коленки к подбородку с ободранной кожей, пригреться,
затихнуть - вместе с вареньем, лбом в сугроб. Буран успокоится. Нельзя
спать после трех пачек димедрола, - никто не разбудит.
Лошадку везут в треугольном фургоне, мордой к раскачивающейся лампочке.
Коняги боятся - без света, ржут, и машины шарахаются на автостраде. Лебединая
стая протяжно и низко перелетает шоссе, крылья изнутри сероваты с серебряным
подбивом, как детские валенки. Переломили судьбу, - ау, кто понимает по-русски?..
Ау, кто понимает? Пробили череп, студеной водой источили. Вырождение с
лицами *едоков картофеля* заливает Голландию; дачи плывут по реке, захлестываемые
Рейном; старушка по имени Ай сидит у окна с прибитым снаружи зеркалом -
подглядывает за улицей. Зеркала бокового вида... Масло кипит на столе,
макают в него лошадиное мясо - и чавкают.
...Я варю детям бульон из крошащихся губчатых костей, на них фиолетовый
штамп, няня моя отравилась. Признаться стыдно, мы просим - своей собаке.
Очередь молчит безразлично и всепонимающе: на Руси неизбывный голод, глазницы
пустые.
Дурак в тихий час под окном больницы скалывает с асфальта лед, -нет
против лома приема, я бросаю с пятого этажа молочную бутылку из форточки,
стараясь - не слишком метко...
Жарко в бане, грудь полыхает, - натру снегом и мятой; шарф размотался
по ветру, примерз к сугробу.
Ложка в тройной ухе не провернется. Масляная волна вокруг лодки - кругами,
в лилиях и кувшинках; зачерпнешь веслом - стебель скользким узлом обовьется
вокруг уключины...
Нас катают на параде в американском автобусе (моего детства) Второй
мировой, водитель удивляется, как хорошо я все знаю, - и как шишек избежать
и пригнуться, он думает - я из Америки! А мы - с нашей дачи, где самовар
топят духмяно сосновыми шишками с медом, - там и сегодня пятьсот веселый
дымит и тужится, выхлопывая баб с плетеными из лыка корзинками и веселого
мужичка (он лыка не вяжет). У него в щетине плещется рыбка. Он несет ее
в наш сарай- решето, дуршлаг, - будь воблой; исполни желание! Я сушу тигровый
зверобой пучками за кончик бечевки, так, чтоб на сквозняке и без солнца,
под крышей из шифера и драного рубероида. Как раз в начале июля.
У меня день рождения - Лев. А день смерти? Точно ли в марте? Голландцам
сперва подай торт, а потом сырую селедку. Как не стошнит - лучка покроши
квадратиком (после взбитого крема и сливок). Но знай наших! Мертвая тетя
моя идет под ручку в юности с кавалером, шелковые трусики ее - прыск, порск,
потеряли резинку; тетя - хоп! это не птичка летит?! - перешагнула и следует
себе королевой пролетариата. В начале века трусиков так еще жалко...
Не жалей себя - не заснешь! Это как водится, - буран проскочил, еще
димедрол остался, горько под языком, не будите ее, не трясите за белые
плечи, отволакивайте за шиворот, на дорогу, вашу тряпичную куклу, - занесите
меня, гуси-лебеди, мокрым снегом, из Голландии - к папе с няней, в болото
это туманное и сырое, носом в багульник, прильнуть к белым метелочкам,
а уж я там знаю тропинки, - да простит меня Дед Мороз! И кукует кукушка.
3 апр. 99, Амcтердам.
© Лариса Володимерова.
Перепечатка и публикация только с согласия автора.
Design by: Buzz Designs
