РУССКИЕ БЕГУТ

Пьеса.

Часть 1.Облегченная.

–Привет,старушка!Засидишься в девках,

а под окном струятся кавалеры.

Их меховые шляпы тают где-то,

плывя себе под музыку Глиэра;

стекает жар,в тени под пальмой –сорок

(а Вагнера не слушают,фашиста),

в пороховницах есть у наших порох,–

и ворс торчком,и мех блестит пушистый.

–Снимаю шляпу.Преклоню колени.

В спалённый плен покинутых селений

и спален я не обращу стопы,

и пред лицом грядущих поколений

хоть голову отдам взамен кипы.

А вот в автобусе на рынок

уже бушует спозаранок,

но без утёрника,без крынок,

одна из пушкинских татьянок

распаренная,как из бани,

румяная,что из сугроба,

теперь –Юдифь,а прежде –Таня,

Татьян Иванна,недотрога

и капитан,–домохозяйка

теперь,–кормящему стрекочет

всё на иврите,кроме –зайка

и кроме шанежка и кочет.

А что он понимает,милый,

в цицит замотанный бухарец?

В сей новой жизни,за могилой,

ему зачтется древний танец..

А этот,с пейсами блондин,

в автобус –шмыг!Но не один

он в нашем царстве государстве.

Простим,при всем его коварстве,

ему предательство сие

и нежный чепчик на копье.

–Не успевают по приезде

мои сограждане везде,–

и не признаться в том невесте,

и удержать себя в узде.

А муж красавицы Юдифи

еще не ведает,конечно,–

иди ты,съехались бандиты

тебе готовить ад кромешный!

Удостоверься:в эту дверь

многоязыкий входит зверь,

и мусульманин из России

в объятьях греет мусульман –

арабов,–как же не спросили –

а с кем вы,братья разных стран,

теперь идете на таран?

Ты араб,и я –араб,

ты –арап,и я –арап,

тут тебя арапником,

там тебя –охранником.

В ад одеться или в рай –

выбирай!

Ну куда обратно я?

Позабыл,как на иврите

будет:стойте,говорите,

ноги врозь и руки вверх.

Это мех на шапке,мех,

а веревка –вешаться.

Мы на общем языке

как по книге,на крюке

запоем,рука в руке.

Не веревка,–вежливость!.

Ты копил –и я копил,

ты купил –и я купил

принадлежность.

Погляди-ка,батенька,

за резною ставенькой

Хавка Брошка,Катенька,

не бывать ей старенькой.

Мы с ней выпьем водочки,

под нее –селедочки

по малиновой,кошерной,

наливной!

Кто со мной?

У нее салат,–виват!

У меня солдат,–халат*

не служивый,у дверей

православленный еврей.

У него детишки дома,

шляпа от аэродрома.

Я люблю его в субботу

до конца,с полоборота,–

тише,дети,не жу-жу,

я игрушку завожу.

Я прошла гиюр – и кстати,

у меня подружка –Катя –

соблюдает все посты

и сжигает все мосты,

чтоб я ночью на кровати

не ложилась под Кресты.

Уплывает ковш – почем?

он кошерен,кипячен,

в нем одно молочное

днем ли или ночью ли.

*форма ортодоксальных евреев.

Мой халат бредёт к жене,

освещаем свечкой.

Жалко,что ли,было мне

приручить овечку?

он все молится,бедняга,

у него в кармане –фляга,

вот от армии портянки,–

он сейчас пойдет на танки,

а жена его,жена,

нежеланна,не нужна,

убрала на полку тапки

для какого то рожна.

Спи,халат мой полосатый,

будешь ты не мной залатан,–

не прожить мне на зарплату.

Я среди газеты «Вести»

объявление найду

о продаже,о невесте

в абрикосовом саду,

и с собою не в ладу.

Ты арабка,я арапка,

ты прорабка, и прабабка

наша общая – Рахель –

отпоет меня в постель

с тем беззубым да безруким

на таинственные муки

в абрикосовом саду

на коротком поводу.

–Я тебе писала –чёлн.

–Чолнт в России не при чем.

–Я просила – чем, не чеком.

–Чек в России значил Чехов.

–Я тебе кричала –чей?

–Член СП,совпредприятий,

разомкнуть его объятий

не сумел бы даже плен,

даже тлен.

–Там тюрьма,и здесь тюрьма,

догадайся,мол,сама,

эмигрируя в евреи,

не сойти на грех с ума.

–Я приду к утру с работы,

сапоги себе до бедер,

будто шпоры,отстегну;

у меня свои заботы,

заработал –и свободен,

вой дворняжкой на луну

мусульманскую,кривую.

Я и вою,и главу я

неуемную приткну,

отводя себя ко сну.

–Я приду к утру с работы,

брошу тряпку,скину боты,

выпит бар и вымыт банк,

не усну себе никак.

Позову себе дворняжку,

нацеплю на ней фуражку

милицейскую с дугой,

будем выть,мой дорогой.

Будем жить и будем верить –

беден враг,победен берег,

ближний берег золотой,

там накроемся фатой.

– У гиганта таракана,

марокашечки –

ни усов таких,ни стана

нет,ни шашечки.

Не ишачила букашка,

крылья сложены.

–Невозможно,но немножко

ты похожа на

мой вклад, халат.

Врежь банановым салатом

по лицу жрецу-купцу,

обещал мне – будет братом,–

все доступно подлецу,

ночь не движется к концу.

Душ приму, займу таблетку,

усыплю себя коктейлем,

не открыта эта клетка

ни в раю, ни за Бейт-Элем.

И, восстав не с той ноги,

оплачу свои долги,

заработанные снизу –

за врача, за телевизор,

телефон и за жилье,–

спи,отечество мое!

На рассвете,на закате

убегу в твоем халате:

лист осенний за рекой

нарушает мой покой.

Два еврея,третий – жид

на веревочке бежит,

а землетрясение –

от себя спасение.

Моя сестра погибла от удушья

и ностальгии,–мы позавчера

ее из петли вынули.

Не слушай

меня,–лежит в песке моя сестра,

как мумия,завернута в простынку,

а мы записки опускаем в стенку

на подпись богу.

Что ж она мне сына

оставила,–куда его я дену?

Из кроссовок – пыль да моль,

а в глазах – не бой,а боль,–.

зубы острые щенка,

прикусив наверняка,

просят палец –

глядь,рука

за щекою у щенка.

*************************

Рав не знает,что он раб,

раб не верит,что он рав,

дернет бога за рукав –

прав я,господи,не прав?

Я попру свои права,

а поправ, продам:орава,

от Отрадного – направо,

да и впрямь на Покрова!

*************************

Долго тянется обоз,

да не свидеться,небось,

распогодится от слез –

ты куда,господь,занес?

Ненасытные подруги

на заморском берегу

спят и видят ваши вьюги –

наши тени на снегу,

разлинованное солнце

за решеткой кружевной;

освежеванные сосны

с вышки той сторожевой –

стой,солдатик мой российский,

под ушанкой два вершка;

той шинельке не сноситься;

на прорехе –ни стежка;

он в сугроб тебя бросает,–

не сосулька,–карамель!

И бежит к нему босая

через тридевять земель..

Часть 2.Облачная.

(Архивная справка)

Авраам родил Исаака.

Ортодоксальные родственники не разрешили соединиться будущим родителям

моего героя. Юная красавица Дора была выдана за чужого – вероятно, хорошего –

человека; таким образом Тиберий приобрел мачеху.

Отец моего любимого,венгерский еврей Золтан,женился на Юлии,ему ненужной.

У них успел родиться сын – Ласло,или Лоцико.

В Освенциме погибли и муж Доры,и 12 летние Тиберий и Ласло, и Юлия.

Видели ли они друг друга издалека,над колючей проволокой?

Вечная память.

Теперь то Дора и Золтан без помех могли пожениться.

Мой герой – послевоенного года рождения – никогда не знал своего мертвого

сводного брата.

У нас в Освенциме сегодня дождь.

он прибивает пепел.

Старик и маленькая дочь

качаются на небе.

У колыбельной два лица,

не уколись о каплю.

Горчит цветочная пыльца,

срисована под кальку.

Сосет под ложечкой,–Сосо,

мы свидимся с тобою!

Глаза нам суживает сон,

ниспосланный с любовью.

Ах,мамелошн голубой,

расколот карамелькой,

не убавляйся,–Бог с тобой,–

в моей тарелке мелкой!

Едва по узкому шажку,

да к синему Дунаю,

и вверх последнему прыжку –

Твое лицо узнаю.

А еще Муккачево

укачивало,

горе луковое

убаюкивало;

это Дора говорила:

Тиберий,

и тебя переведу я

на берег,

а на том берегу беглый

разводит костер свой бледный,

чтобы ты никогда не ведал,

какой ты,бессмертный,бедный.

Это Юлия кричала:Золтан,

рукава ты перепутал и петлю,

залатала я тебя не за так,

нелюбимая твоя,не последняя!

А я Лоцико прижму –по реке

уплывает он без лоции –туда,

и он держит меня в кулаке,

и в воронке клубится вода;

это два,что без масла пролез –

ласков Ласло!Змей в груди у меня.

Не плыви туда –через лес,

там,где беглый поит коня.

(Кому Дунай –

иди знай!

Кому – Кама,

а мне – Марина,

канула

за ними.

Кому – каторга,

а мне – иволга,

тебе – карта,

а мне – мимо,

вдоль берега,

как придется то,

без Тиберия

и без Лоцико.)

Ваша общая тетка, фиалка,

Виолетта, выглядит жалко

(Ибуё – надо же имя

такое придумать матери

в этой стране сине –

красной!),

она внимательно

смотрит так,будто видит,–

вывезена из Германии,–

как в нее ввинтят

солдаты советской армии

достояние бравое

по очереди и хором.

И отползет,кровавая,

падая под забором:

сломана фиалка,

сорвал – не жалко!

25 килограммов

не будет в дурочке,

а в пустых карманах

ногтями прорваны

дырочки,–

Ибуё кто-то вые...л,

а беглый все это видел,

но никого не выдал,–

а вы бы?

А выбор, нас учили мудрецы,

пихая в стену мятые записки,

не в горьком вкусе приторной пыльцы,

не в шорохе раскрошенной мацы,

не в облаках и в этом детском писке,

а в том,что тетка возле туалета,

минуя допотопный павильон

(у нас – миньян,у них – царит Миньон),

не заплатив серебряной монетой

и все познав, покончила собой

в отчизне вашей красно-голубой

во славу не оргазма,а минета.

Прощай,Сосо! Вкусив и слез,и секса,

одно осталось – радуйся! повесься

за родину и за Сосо,

и это всё.

Нацизм в России больше,чем нацизм.

Отпущенные на поруки,

мы в стаде от Отца стремимся вниз,–

мы к Папе на этапе, мы на муки

обречены, мы беглые – до речки.

А в том лесу гуляют человечки.

Забыла снег – наощупь и на вкус

шершавое отточие сугроба,

но я вернуться к родине боюсь,

и это мы скрываем оба.

Послушай,я еще не умерла,

ты слышишь,там акустика и вакуум,

где наподобие стекла

и памяти,но вот о чем я плакала,–

что нашей жизни хватит,чтоб забыть –

как раз.Рябина грозди разроняла,

и Ариадны тоненькая нить

мне вяжет голубое одеяло

на красном фоне.Бог водил рукой,–

что муза? – эти кляксы, эти слезы,

под ними стынет вечный мой покой,

коричневые грязные березы.

Мы также, милый, приговорены

вершителями будущей войны,

Адольфа обнимает наш Иосиф,

о чем-то в ушко тихо просит:

–Хочется жить – или страшно,дружок,умирать?

Вечный огонь неизвестного – памяти – Бога.

Идиш картавый,землею закапанный,– рать

не закопать,если дышит под нею дорога...

Часть 3.Обличительная.

      ДЕЙСТВИЕ 1

Иерусалим.Дом скорби.Пациентка

(Алиса)и один из постояльцев.

– Я говорю, – когда скрипит веревка...

неэстетично...и потом, неловко

перед соседом, – всё же он в штанах.

А вот когда вода...

–Куда,простите?

А сигареткою не угостите?

Вы пепел уронили на Танах.

– Я не курю. Но я ломаю спички,

как сын мой Левушка, – он по привычке

в кармане прятал серу для костра.

– Сестра,сказали Вы?..Ну да,бывало,

река Сестра как на дыбы вставала,

карельской ночью было не вздохнуть,–

я, как же, помню, заросли сирени!

– В реке, представьте, спички отсырели.

Когда его несли в последний путь,

не просыпался Левушка...

Но в ванне –

не то же самое, когда в нирване

не различишь уже, где кровь и боль.

А то еще – таблеток наглотаться...

– Сестра, тут нет ни Лифшица, ни Каца;

я – царь Давид, и слушаться изволь!

– Отбой объявлен...Санитар,полегче,–

не надо в вену, я прошу, – не лечат

подобных мне. Сынишка ждет меня

там, под водой, – он может простудиться.

в реке весной в рубашечке из ситца,

ему всего то 8 лет, – ни дня

не пережил! Кто мне подскажет средство

уйти надежней,навсегда согреться

обоим нам?..

– Да,я писал Тору,

и я ваш царь. Позвать сюда сестру!

       ДЕЙСТВИЕ 2 .

Утро.Та же больная (Алиса)

и медсестра.

– Сестра, сегодня лучше мне с утра,

и в памяти услужливой маячит

не сын мой утонувший, – я стара,

но женственный другой еврейский мальчик,

ровесник Левушки, жалел меня,

целуя и седлая, как коня.

Деревья тень отбрасывают,

тень

переживет меня, и будет день,

так от портрета на стене квадрат

стереть не можешь,а смотреть – не рад;

назойливая память как слепень

кружится возле, оживляя тень.

Перед судом я показанья дам:

да,я преступна к тридцати годам.

Его мамаша,а моя сестра –

близнячка,мне обычно до утра

подкидывала своего потомка;

я как девчонка,–рвется там,где тонко,

и,Левушку оплакав,я ловлю

себя на том, что, грешная, люблю

смотреть, как точит nа пол мой племяш

с картинкой и резинкой карандаш,–

«В Иерусалим! Письмо читала ты,

там крокодилы,и полно конфет,

в песке без запаха вопят коты,

и что ни мамы там,ни снега нет;

часы стенные дремлют –по ночам,

а днем поют;и уголь для костра

нам продадут!»

Сестричка,выручай,

спаси меня,убей меня,сестра!

ДЕЙСТВИЕ 3 .

У социального работника.

Присутственный монолог

(Свидетель,8 лет):

–она кормила грудью.Да,просил.

Меня тошнило,о – что было сил –

держался,молоко ее несладко,

и не было там вовсе молока.

Мы вместе спали.А моя кроватка,

когда в обнимку,даже велика.

Но тетя пела на ночь,а теперь я

совсем не сплю.Туда по крайней мере

пустите,к ней;я напишу ей –тетя!

Я жду ее,а вы совсем не ждете.

А вот еще –вчера в своем домишке

из одеял –я намочил штанишки,

во сне,меня с утра ругала мама,

она кричала –место мне в больнице,–

но если даже мама не боится,

то я согласен,едем к тете,–там мы

чтоб рядом были,–не в одной палате,

конечно...

А теперь она в халате?

Скажите ей,что я уже большой.

она больна?Я буду психиатром.

И что друзей бросать –нехорошо,

и что она должна прийти обратно..

С Алисой весело летать во сне

так высоко –мурашки по спине!

Тяни за хвост,и будем мы опять

с тобой из блюдца молоко лакать!

А если вы ей делали уколы,

я всё узнаю и уйду из школы.

(Эхо перебивает;голос Алисы):

О,можно выйти в вечность наконец,

гонять по ебу призрачных овец

и сеять дождь на головы прохожих,

так на тебя саму похожих,–боже,

возьми меня так страстно,как берешь

не душу,–жертву –и отца,и сына,

срываешь нежно и кладешь под нож.

Да,я проснулась.он упал во сне

и одеяло за собою скинул.

На четвереньках он приполз ко мне

и пододвинул худенькую спину

в мурашках;ацетоном,сеном пах,

как женщина беременная –детством,

и я закрыла белый узкий пах

движеньем неосознанным и резким;

я заслонила влажные глаза

его

и прикоснулась к ним губами –

по матерински.Светит бирюза

зрачков,как небо,солнце огибая,–

и сон растаял.Сказку доскажи

про горы и чужие рубежи,–

я говорю,что там плюют верблюды

на взрослых – нас с тобою;только чуду

подвластны отступления судьбы

зеркальной,и солёные столбы

нерастворимы,–так и те ворота,

ведущие ко мне...Вполоборота

он слушал,и зигзагами ресниц.

сгонял с ветвей сухие слезы птиц.

И на звезде раскачивался голос

мальчишеский и тоненький,как волос.

*************************

Есть у меня тревожные соски,

вот у тебя –и плоскость,и пространство

сжимают сердце,словно от тоски

и ожидания непостоянства.

Соленый этот гибкий бугорок

колотится,мешая между ног.

Твое щенячье мелкое дыханье

заговорит тягучими стихами,

но оторву я пальчики твои

от горла моего заворожённо:

пусти,ребенок,слово отвори,–

да воскресят тебя чужие жёны!

Обними,мой мальчик беглый,

перелетный и заблудший,

белый ствол,кривой и бедный,

перепиленную душу.

Подыши в сквозную рану,

из нее ты пил в апреле

сок бескровный и неравный

голубых твоих карелий.

Передай –за нашим зноем

затуманенным –осинам,

что не помним и не знаем,

и не спросим о России,

и не думали о

ели,

что дымится там сквозь слезы,–

что ты,сын мой,в самом деле,

ну какие там березы?!.