Очередь в Новый год

Рассказ

      В темно-зеленом пыльном подвале на ящиках в ободранных планках, скрепленных жестью, коричневых от сырости и времени, качаются по двое, облокотившись на масляную запотевшую стену - старухи в цветастых и клетчатых платках, жующие беззубую промокашку; прямые безмолвные старики; красноносые - и совсем без ноздрей, по-детски счастливые алкоголики с лукавой улыбкой, и мы, ребятня - после уроков или вместо детского сада. Мы лежим и в грязных колясках ближе к выходу из туннеля, где протиснуться - одному, и под единственной лысой лампой в мушиных точках, - свет трясется от ветра бухающей железной двери, мы не проказничаем. Ближе к прилавку шепотом передают по цепочке - битые не принимают, импортные не берут, шампанское - только без фольги, и нам, постарше, поручают стекляшкой, подобранной с полу, отдирать серебристый клей, - не порезаться. На фольге царапаются тоненькие полоски, и кто пошустрей да подальше, еще успевает сломя голову сбегать домой, задурив и заверив очередь. Там, под краном коммуналки, стараясь не брызгать в пустые соседские щи, не обив о лист умывальника, вертит он скользкое бывшее шампанское с мутью обметанным горлышком. Сбив дыхалку, обернуться за одного сдатчика, - последние ругаются, а он, процедив им гордо, тискается к приему, крупно дрожа своей сеткой, стараясь не тренькнуть, но, конечно, пустое, и падает - рыжая из под пива, он хватает на лету, не поранив круглого донца, и авоська цепляет прилавок. Пивные болотные - в ряд, молочные, дымчатые - голубеют, кефирные белые (полосатую пробку - на пол, сапогом ее в лужу), простоквашные с фиолетовой крышечкой, новогодние, и вот подоткнуть, подсунуть одну кривенько, - от муската. Приемщица зыркнет, фукнет, ей обедать пора - закрывать, некогда с нами тут; положенные - звякнет в ячеистый ящик, криминальную браковку столкнув рукавом с налокотником, и покатилась бутылочка, а старушка ее - поднимать из грязи, отирать, прибережет, родимую, - после обеда - по второму заходу: от миски приемщица сникнет, распарится, - добрая!
    Рубль шестнадцать - какие деньги, сколько жить до зарплаты!
    Тетка в золоте пишет в амбарную книгу, цедит сквозь зубы - номер, число, фамилия. Грудь ее выперла из кримплена, - следующий! Брачующиеся волнуются - хватит ли талончиков на подарочные: говорят, вчера выкинули импорт, и сервилат с прожилочкой. У вас когда свадьба? За полтора месяца. А вы где брали? Во Фрунзенском. A мы на углу в Московском - прямо с цепочкой! А кто последний? Я не последний, а крайний. Вас здесь не стояло! И сумкой его, жениха чертова, по мордам, чтоб ему неповадно. Платье помял невесте, - глянь, талончик украли! Держи, лови его, прорва, она с ним заодно! Не пускайте без очереди пары!
    А жених - ничего, все цитатами сыплет, умнющий такой, что, что лицом не вышел. С него воду не пить, и детей не крестить в Питере, - скажешь ты!! Ну, белобрыс - а доцент, бедный - а щедрый, только пройдет все - щипнуть побольней норовит, и футбол был, мать его телевизор починить не успела, так он ее - промеж глаз табуреткой, до сих пор на работу не кажется. После свадьбы, как забеременела, а мать подперла щеку и протяжно так: слышишь, милая, бабка его еще родила девочку сумасшедшую, положила в коляску - в Ялте то было, - да на берег, уйдет с утра - и по жаре все бродит, - туда сюда, - ребенка укутает, аж пунцовый, так и сдымила крошку, - не плодить же их, недоношенных. Мудрая была бабка.
    Я сижу на стадионе, в первом ряду, машины гоночные - жух жух, и между колес, и через трамплин, и oбок между трибунами, гонщики в комбинезонах с рекламой, а у меня в животе мальчик - жух жух, живот колесом, вырастешь - водителем, дальнобойщиком, а северные, премиальные! За Полярный круг. Желтая гоночная и врезалась в нашу трибуну, снесла забор, едва меня не задела. Смотрю - а уж кровь, и тихо во мне, как в лесу ночью, - ни колыхнется.
    Муж-то, вижу, совсем сумасшедший, на стол меня ставит - танцевать голышом заставляет. То ущипнул, то дернул, исподтишка все, а больно - синяки на теле запудриваю, губы замазываю, стыдно подруг уже. Накупила я травки в аптеке - глистогонной, пижмы, что и в поле растет - лысым венчиком, - заварила как чай, потягиваю - от запаха задыхаюсь. Напустила доверху ванну - сто градусов, как в парилке, плюх туда - не тону, только млею. Перед тем танцевала до обморока, - может, еще и выкину?. . Где уж там, впился клещами, - нельзя мне тебя - при доценте моем да при бабке, выходи, вражье семя, спасайся! Откуда ж я знала.
    Начались роды - а я в туалет, в отделение, там стены загажены доверху и потолок, я на пол - ух, локоть грызу, размазываю, на четвереньки, выползла - там уж полощется. . . Мальчик, герой вот тебе! Не слышь, что ли, мамаша? Глазки у него, глянь, васильковые.     А соседка плачет, подушку сосет - шестой раз родила, снова мертвого, на что мне жизнь, убейте меня, акушерки, проявите гуманизм, ет у вас совести, не могу на свет глаз поднять, молоко бежит, ну как я домой вернусь, что я мужу скажу, - отдайте мне, не выбрасывайте! А он уж в одеяльце байковое завернутый под лестницей куксится, на мороз - и на вынос, куда там на вскрытие свозят их. Сморщенный такой, не разгладится.
    Сунули меня с кошелками в очередь - 31 декабря, последний срок, что талоны oтоваривать можно, а у меня - на колбасу сразу девять штук ленточкой, - как мы месяц без любительской и без мясного? Прислонюсь к стене, девятый час не падаю, ни по-маленькому тебе, ни-ни, стой, как присохла. Одна передо мной на сносях, подкосило ее, в ноги мне - бух, - продавщица, на толпу не взглянув, нож магазинный свой занесла - ломоть белого хлеба пушистого отрезала, и еще замахнулась, с прицелочкой - в масло вошло - желтое, химическое, у нас это самая засекреченная продукция, но цветом - как сливочное! Намазала огромадным лезвием тонко так, подскоблила еще, и протягивает ей прямо на пол, а очередь не шелохнется, и никто не убил продавщицу, но на девицу не смотрят. Она уж и есть не может, подхватилась - бочком, хлеб в полу завернула, прижала к груди - поминай их. . . Колбасы так и не завезли тогда с базы, у, у меня припрятано было с ноябрьских - там кусок, здесь глоток, чтоб отпраздновать.
Я развелась, да снова мы в очередь - счастье мое запоздалое, муж - с поволокой, по попе меня - бац, мимоходом! Ладонью широкой да розовой. Младший-то сын гладит меня: не плачь, мама, сумасшедший братишка мой - поставь на нем крест, не убивайся так. И сидит он, старшенький, на балконе с утра и до вечера, смотрит не отрываясь, мычит и ерзает, нюни платком вытирает, когда до пояса, дышать мешают, и детвора ему снизу хором: здравствуй, маркуша! Как жизнь?     - М м м, - драствуй!- И смотрит так. Трусы семейные до колен с себя стянет, - соседи бы не застукали. Подвезут к дому на микроавтобусе, вылезай, - толкают, - маркуша, конечная, а он упрется ножищами, мычит - ни в какую, водитель поднатужится, на асфальт его вышвырнет, озирнется мой сын, бежит на угол домой сломя голову, рукой ботинка касаясь, будто земля под ним горит или гонятся. Обниму его, - м м м, мальчик мой.
    Правая грудь все болит, на рассвете заноет так, я лифчик возьму, под правую чашечку подсуну ваты, что с Нового года осталась, серая с синеньким, пальто подбивали в России, рукавицы да ватники. Отняли мне грудь, а как мне в бассейн - без купальника? Не пускает смотритель: бродят иностранцы все голые, в полотенце завернусь - и то долой, - что, , что безгрудая. Цепочка на мне брякает, словно ошейник - здесь, мол, я, - не утопла. . Пригорюнилась у окна, - полулежачая движется очередь - номерок оторвал, гляди на табло, когда совпадет, и к доктору. Вокруг не галдят, воронье, - тихо так, как на кладбище, на чужбине у нас, - кто в газетку уставится, кто по мобильному телефону - все шепотом. Правая дверь - хламидная, слева - по герпесу, а посреди - на спид берут, и мы - во все сразу кабинки, - те, кто в себе сомневается. Вполоборота под стеной - барышня по стати украинская, в телефон журчит - высылай на английский банк, накладные мы приняли, министерство нами интересуется, продлевайте визу со своей стороны, как сможете. Мулатки, метиски шоколадные все больше - школьницы, но есть проституточки, их по разнарядке должно присылают, или так, для очистки совести. Мужики дрожат, аж все белые, шприц им по самые бедра вгоняют, да пробу берут по три раза до пояса. Китаянки - привычные, и работницы всех мастей - свое дело уважают и знают, не собьешь их уликой, они тебя пересмотрят, что тут в гляделки играть.
    Я засыпаю почти, задремываю, только ноет все грудь отнятая, и мне так хорошо, тепло тут, и доктор в чистом халате, и кофе с пенкой из автомата, и булочка нашей смородиной пахнет. И опять Новый год приближается.

© Лариса Володимерова.
Перепечатка и публикация только с согласия автора.

Design by: Buzz Designs

Hosted by uCoz